Наш век, для которого пишут буддийские катехизисы⁶⁰, для которого сочиняют поэмы, прославляющие "Великое Отречение"⁶¹, - наш век понимает ли, что такое "великое" грандиозно только для нашего века, выше всего поставляющего богатство. Для другого же века великой нелепостью казалось бы увлечение этими богатствами. Если наш век не понимает этой последней истины, то потому, конечно, что он перестал понимать и само христианство. Для нашего века (в его характерных представителях) нет ничего антипатичнее и неприятнее христианства с его крестным страданием и воскресением, со Страстной и Пасхальной седьмицами, которых нет в буддизме, хотя самой достоверной книгой буддийского канона и считается "Книга Великой Кончины", Mahaparinibbana sutta⁶².

Эта книга "Великой Кончины" отличается изумительным отсутствием всего великого. Она описывает всем известную смерть, и в обстоятельствах, ее сопровождающих, замечательным является только то, что как раз противоречит всему учению, проповеданному Буддою при жизни; противоречие это доходит до того, что Будда воскресает после уничтожения, после погружения в нирвану, ради матери своей, Майи, оговорившись, впрочем, что он делает это только для того, чтобы подать пример почтения к матерям*.

От этой мнимо-великой кончины перейдем к истинно великой, как она воспроизведена в утрени Великого Пятка. В этой утрени, состоящей из "Двенадцати евангелий", евангелием собственно самой утрени Великого Пятка и вместе с тем радостною вестью в этот день глубочайшей скорби являются 7 е и 8 е евангелия, отделенные друг от друга лишь покаянным псалмом, как входящим в их содержание, и возвещающие о спасении разбойника⁶⁴.

Но чтo такое "Царствие Божие" в молитве разбойника? По учению Церкви это, конечно, то же царство, о котором говорится в Нагорной Проповеди. Однако оно не может быть исключительно земным, потому что разбойник знал о неизбежности для него смерти и не просил уже, как, может быть, прежде вместе с другим разбойником: "спаси Себя и нас!", да и то - в виде насмешки! Следовательно, Царство Божие по Нагорной Проповеди назначалось не для одного только поколения, которое дожило бы до его пришествия, но соединено было с воскрешением умерших, до которого просто дожить, дожить бездеятельно нельзя, но до которого достигнуть можно только трудом. Молитва о поминовении в Царствии Божием могла таким образом означать только мольбу о воскрешении или о сопричислении к наследникам Царства, как избранным, что (последнее) предполагает низшую форму воскрешения. "Отче, отпусти им: не ведят-бо, что творят!"⁶⁵ - эту молитву о распинателях услышали по-своему два распятых разбойника. Эта-то молитва о прощении и вызвала слова благоразумного разбойника и, следовательно, относилась уже к высшему виду воскрешения. Распятый разбойник, принимающий участие в ругательстве вместе со своими распинателями, в ругательстве к тому же на Сораспятого с ним, - не странное ли это явление? И другой разбойник, увлеченный на миг общим потоком, произнес хулу на Сораспятого с ним; но тут же и понял, что они именно не ведают, что творят. Тогда-то и открылись ему величие и святость того, что казалось безумием эллинам и соблазном евреям.

Что Великий Пяток есть день спасения разбойника и всего преступного человечества, это так же верно, как и то, что Христос "пришел грешныя спасти" и что не мытарь-грешник, а преступник-душегуб первый вступил в рай. Такой (выражаясь светским оборотом речи) пощечины никогда еще не было наносимо нашей светской правде; но ведь и как мелочна и ничтожна эта убогая "правда" сравнительно с такой Божественною неправдою! Прием, оказанный блудному сыну, вознаграждение работника, пришедшего в последний час, наравне с первыми, - все это побледнело перед вступлением разбойника в рай. Но зато и никогда не было такой радости на небе, как в момент вступления разбойника, которого надо представлять себе воплощением всех грехов несчастного человечества. И эти грехи, непрощаемые, казнимые по закону ограниченной человеческой правды, оказались прощенными безграничною благостью Божией! Остался только Иуда... но ведь и Иуда раскаялся!..