Если религия есть совокупная молитва всех живущих о всех умерших, то под молением и мольбою разумеется не просьба и прошение, а благодарение, евхаристия Богу отцов, конечно, не словесная лишь. Совокупная молитва всех живущих о всех умерших - не внутренняя только... Все силы природы - орудия этой общей молитвы. Всеобщее воскрешение - ее полное выражение. Но дела - Литургии верных - нет, пока не совершилось общения в хлебе и вине; т. е. <пока> существует голод, и религия будет молитвою не об умерших лишь, но и о тех, которым грозит смерть, т. е. <о> голодающих в особенности, как и о всех смертных вообще.

Пока существует город, будет и голод, ибо город в действительности есть скопление людей не сеющих, не жнущих, а только придумывающих способы отнять хлеб у сеющих, оставляя им мякину, плеву и плевелы. И чем многолюднее становятся города, тем более села, приобретая от городов ненужное, терпят нужду в необходимом. Идеально же город есть, а проективно должен быть временным съездом и постоянным лишь комитетом избраннейших людей из сел по делу о голоде, язве и смерти, не от себе подобных происходящих, а от силы слепой, много жизней поглотившей. Но необходимость вынуждает город вспомнить о селе, ибо за гибелью села неизбежно последует гибель и города. Город, создавая такие учреждения, которые должны хранить память об умерших, не должен ли вменить им же в обязанность не забывать и о тех, которым грозит смерть, т. е. о живущих вообще и <особенно о> голодающих, которым смерть не грозит, а уже гложет <их>. Такая задача более чем естественна, ибо с гибелью живущих погибнет даже и память об умерших. Но должны ли эти учреждения собирать для голодающих деньги, которые вносят соблазн внутрь и привлекают нарекания извне, а если не должны, то в чем должно выразиться участие их к голодающим? Не должны ли <эти учреждения> только вызывать сострадание? Нет, не сострадание только, не чувство лишь, но и мысль о незаконности существования города. Притом эта мысль не должна оставаться только знанием, а <должна> сделаться планом естественного перехода в село, когда регуляция станет общим делом всех.

Собрать образчики всех суррогатов хлеба, которыми питается народ в этот тяжелый год <(голодный 1891 г.>, и соблюсти <их> каким бы то ни было путем на вечную память потомству, - это и будет Музей голода в селе, [голода], обусловливаемого более и более увеличивающимся населением городов, несмотря на то, что смертность в городах выше смертности в селах.

Музей есть дума города не о себе, а о селе, т. е. он должен быть совестью, которая указывает на бедствия, причиняемые городом селу. Выражением этой совести должен быть добровольный maximum в налоге обязательном, <который может требовать лишь необходимый на служение общим интересам> minimum. Поучительное действие Музея - если бы оно было - и состояло бы в добровольном возвышении налога от minimum'a, <удовлетворяющего лишь насущные потребности,> до значительного maximum'a, <способного удовлетворить все идеальные запросы человеческого духа*.>